2023. т. 20. №2

В период пандемии COVID-19 исследователи зафиксировали рост киберхондрии как склонности к чрезмерному и повторяющемуся поиску информации о симптомах различных заболеваний в Интернете. Целью настоящего исследования стала адаптация русскоязычной версии шкалы тяжести киберхондрии (Cyberchondria Severity Scale-12, CSS-12), позволяющей оценивать четыре компонента в структуре киберхондрии: компульсивность, или склонность прерывать повседневную деятельность из-за онлайн-поисков; дистресс, или негативные эмоциональные последствия поискового поведения; чрезмерность, или повторные поиски, связанные с информацией о здоровье; неуверенность, или потребность в медицинских консультациях после онлайн-поисков (McElroy, Shevlin, 2014). В кросс-секционном исследовании приняли участие 624 респондента, заполнившие русскоязычные версии CSS-12 и симптоматического опросника (Symptom Check List-90-Revised, SCL-90-R). Конфирматорный факторный анализ указал на бифакторную структуру русскоязычной версии CSS-12, предполагающую выделение как общего фактора киберхондрии, так и специфических факторов чрезмерности, дистресса, неуверенности и компульсивности. Русскоязычная версия CSS-12 продемонстрировала высокие показатели внутренней надежности с коэффициентом альфа Кронбаха 0.95 для всей шкалы. Конвергентная валидность русскоязычной версии CSS-12 была подтверждена за счет ее позитивных корреляционных связей с показателями психопатологии по SCL-90-R. По результатам анализа социально-демографических особенностей, показатели киберхондрии не связаны с полом респондентов, но показатели чрезмерности, дистресса, неуверенности, компульсивности и общего балла по CSS-12 негативно коррелируют с возрастом респондентов. Обнаруженные закономерности свидетельствуют в пользу того, что русскоязычная версия CSS-12 является надежным и валидным инструментом для популяционных исследований киберхондрии и нуждается в дальнейших психометрических испытаниях на различных клинических выборках.

В статье представлен конфирматорный подход к анализу разработанной авторами ранее шкалы аутизма для быстрого выявления (скрининга) риска развития аутизма у детей 3-4 лет с точностью более 85% (Nasledov et al., 2021; Наследов и др., 2022). 40 бинарных пунктов шкалы образуют 4 фактора (субшкалы), по которым дети с расстройствами аутистического спектра (РАС) отличаются от детей без РАС: «Эмоциональные нарушения», «Сенсорные нарушения», «Нарушения коммуникации», «Расторможенность». При разработке шкалы мы исходили из предположения, что можно выделить «вектора аутизма», каждый из которых – континуум, на одном полюсе которого – условная норма, на другом – яркое проявление соответствующего симптома РАС. Целью данного исследования являлась проверка структурной и измерительной эквивалентности четырехфакторной модели шкалы относительно разных частей выборки: детей с РАС и без РАС, мальчиков и девочек, детей 3 и 4 лет. Выборку составили 828 детей, из них 294 ребенка с РАС, остальные – дети без установленного диагноза (Норма) и дети с задержкой психического развития (ЗПР). Применен «пакетный» подход, подразумевающий объединение (парцелляцию) пунктов, входящих в один фактор, в несколько пакетов пунктов и позволяющий «усилить» исходные измерения от бинарных к количественным. Инвариантность измерительной модели проверялась с использованием мультигруппового конфирматорного факторного анализа. Эквивалентность факторной структуры не подтвердилась для выборок детей с РАС и без РАС. Но для детей с РАС подтвердилась структурная и измерительная эквивалентность четырехфакторной модели для выборок мальчиков и девочек и детей в возрасте 3 и 4 лет. Наше исходное предположение о «векторной» структуре симптомов РАС, свойственной и для детей без РАС, с меньшей выраженностью этих симптомов, не подтвердилось. Наличие выделенных векторов подтверждено только для разных частей выборки детей с РАС.

Данное исследование посвящено разработке и оценке психометрических свойств краткой русскоязычной версии шкалы импульсивности Барратта (BIS-11), позволяющей измерять импульсивность в трехфакторной структуре – моторную импульсивность, импульсивность внимания и импульсивность планирования. Выборку составили 303 здоровых молодых взрослых: 116 (38.28%) женщин и 187 (61.72%) мужчин, средний возраст составил М(SD) = 23.22 (3.28) года. В рамках исследования нами были проведены эксплораторный и конфирматорный факторный анализ, оценка надежности шкал (омега МакДональда (ω) и Greatest Lower Bound (GLB)), корреляционный анализ субшкал опросника, поиск гендерных различий (U-критерий Манна–Уитни). Также были подсчитаны нормативные интервалы. В результате была получена краткая трехфакторная версия шкалы с общим баллом (фактор второго порядка), состоящая из 14 утверждений (χ² = 151.647; df = 76; CFI = 0.914; TLI = 0.896; RMSEA = 0.057; SRMR = 0.075). Она близка к оригиналу по вопросам, входящим в каждый из факторов: «Моторная импульсивность», «Импульсивность внимания», «Импульсивность планирования». Шкалы показали удовлетворительный уровень надежности (ω/GLB): общий балл – 0.724/0.843; моторная импульсивность – 0.713/0.715; импульсивность внимания – 0.712/0.773; импульсивность планирования –0.636/0.685. Мы также обнаружили гендерные различия по шкалам общего балла и моторной импульсивности. Таким образом, мы получили модель краткой русскоязычной версии шкалы импульсивности Барратта, обладающую хорошими психометрическими характеристиками. С текстом опросника, ключом и нормативными интервалами можно ознакомиться в Приложении. Важно отметить, что для проверки данной версии необходимы дополнительные исследования.

Под климатом школы и класса понимается качество академических, управленческих, социальных и эмоциональных взаимодействий между одноклассниками и между учащимися и учителями. Согласно результатам исследований, климат в классе и его субъективное восприятие учащимися оказывают существенное влияние на поведение и успешность обучения, психологическое благополучие, личностные характеристики, развитие способностей и одаренности школьников. В статье представлены результаты стандартизации опросника «Климат в классе» – модификации русскоязычной версии опросника «Школьный климат». Выборку исследования составили 2543 обучающихся школ Центрального федерального округа: 45.0% (N = 1145) мужского пола, 55.0% (N = 1397) – женского (у 1 испытуемого пол не указан), из них 875 (34.4%) школьников 5–6-х классов, 752 (29.6%) – 7–8-х классов, 916 (36.0%) – 9–10-х классов. В структуру опросника вошли шесть шкал, выделенные методом факторного анализа (метод главных компонент, вращение Варимакс с нормализацией Кайзера): шкала 1 «Поддерживающий учитель», шкала 2 «Сотрудничество с одноклассниками», шкала 3 «Организация работы в классе», шкала 4 «Соперничество с одноклассниками», шкала 5 «Давление школьной среды» и шкала 6 «Вовлеченность одноклассников в учебу». Статистически доказана конструктная валидность опросника. Конфирматорный факторный анализ показал удовлетворительное соответствие эмпирических данных структуре опросника. Шкалы коррелируют между собой на среднем уровне, направления связей соответствуют ожидаемым. Статистически подтверждена внутренняя надежность всех шкал с помощью коэффициента альфа Кронбаха. Подтверждена конвергентная валидность соответствующих шкал опросника «Климат в классе», коррелирующих со шкалами «Теста школьной тревожности Филлипса», методики самооценки Дембо – Рубинштейн, а также со средней успеваемостью за год. Все корреляции умеренные и слабые, но теоретически ожидаемые и объяснимые. Статистически доказана дифференциальная валидность. Опросник может быть рекомендован школьным психологам для применения в практике психолого-педагогического сопровождения разных групп школьников в целях мониторинга и поддержки стратегий, направленных на создание благоприятных условий развития учащихся.

Цель исследования состояла в валидизации русскоязычной версии 25-пунктного опросника хикикомори (The 25-item Hikikomori Questionnaire, HQ-25), недавно разработанного А. Тео с коллегами и прошедшего успешную адаптацию в Японии и других странах. Для проверки воспроизводимости результатов психометрические свойства русскоязычной версии HQ-25 анализировались на двух разных выборках (N1 = 729, N2 = 451), набранных с помощью онлайн-опроса в социальных сетях в тематических группах, связанных с феноменом хикикомори, студенческих сообществах разных вузов. Конфирматорный факторный анализ показал приемлемое соответствие данных бифакторной модели опросника с одним общим фактором (выраженность признаков хикикомори) и тремя специфическими (социализация, изоляция, эмоциональная поддержка) (для выборки 1: (S-B)χ²(249) = 704.961; CFI = 0.928; TLI = 0.913; RMSEA = 0.050 (0.046, 0.054); SRMR = 0.045; для выборки 2: (S-B)χ²(249) = 561.636; CFI = 0.937; TLI = 0.925; RMSEA = 0.053 (0.047, 0.059); SRMR = 0.045). Получены хорошие показатели надежности по внутренней согласованности, ретестовой надежности, подтверждена конвергентная и дивергентная валидность (путем корреляции показателей HQ-25 со Шкалой одиночества UCLA (3-я версия), шкалами ДОПО-3, Многомерной шкалой восприятия социальной поддержки, Шкалой социальной желательности Марлоу – Крауна). Получены данные в пользу критериальной валидности опросника. Близкие результаты, полученные на двух разных выборках, свидетельствуют о воспроизводимости исследования. Данные психометрического анализа дополнены контент-анализом интервью, исследующего опыт переживания хикикомори в российском социокультурном контексте, результаты которого хорошо согласуются с факторной структурой опросника и могут быть полезны для дальнейшего развития теоретических представлений о феномене хикикомори. Русскоязычная версия HQ-25 может применяться в научно-исследовательских целях для изучения и лучшего понимания людей, подверженных риску хикикомори.

В статье представлены результаты русскоязычной адаптации опросника «Стремление к когнитивной закрытости» (Need for closure scale) А. Круглянски и Д. Вебстер, который в англоязычном варианте включает 5 шкал, 42 вопроса и дополнительно 5 вопросов «Шкалы лжи». Шкалы опросника имеют следующие названия: «Стремление к порядку» (10 вопросов), «Стремление к предсказуемости» (8 вопросов), «Решительность» (7 вопросов), «Избегание двойственности» (9 вопросов) и «Стремление к закрытости мышления» (8 вопросов). Для адаптации опросника применены следующие процедуры и статистические методы: двойной слепой прямой и обратный перевод, проверка дискриминативности – дельта Фергюсона, согласованности коэффициентов альфа Кронбаха и омега Мак-Доналда по всему тесту и отдельным шкалам теста, конфирматорный факторный анализ методом максимального правдоподобия, проверка ретестовой надежности, гендерных различий и внешней валидности. В исследовании приняли участие 643 испытуемых на стадии факторизации и 114 – на стадии проверки внешней валидности. В результате тестирования русскоязычной версии опросника получены следующие значения коэффициента альфа Кронбаха по шкалам: «Стремление к порядку» – 0.81, «Стремление к предсказуемости» – 0.75, «Решительность» – 0.74, «Избегание двойственности» – 0.65, «Стремление к закрытости мышления» – 0.53. В результате проверки опросника (пятифакторная версия, 38 вопросов) методом моделирования при помощи структурных уравнений (Structural Equation Models, SEM) получены показатели в рамках нормы: χ²/df = 4.08, SRMR = 0.078, RMSEA = 0.07, однако параметры CFI и TLI не соответствуют требуемым (CFI = 0.67, TLI = 0.647, ниже нормы). При ретестовой проверке согласованность составила r = 0.72 при p ≤ 0.001. На основе полученных данных сделан вывод о соответствии русской версии пятифакторной модели опросника из 38 вопросов зарубежным аналогам по степени согласованности.

В статье представлены результаты эмпирического исследования, направленного на анализ взаимосвязей психологических характеристик человека и его представлений о COVID-19 с его отношением к вакцинации и поведением в ситуации пандемии. В онлайн-опросе приняли участие 2786 человек (922 мужчин и 1864 женщин). Были использованы следующие методики: анкета «Представления о пандемии», Big Five Inventory-2, Индикатор копинг-стратегий Дж. Амирхана, подшкала реактивной тревожности Шкалы реактивной и личностной тревожности Ч.Д. Спилбергера. В ходе исследования выявлены психологические предпосылки таких форм адаптивного реагирования на пандемию, как соблюдение рекомендаций по профилактике и принятие вакцинации. К ним были отнесены черты личности (добросовестность, доброжелательность, нейротизм), стратегии совладания со стрессом («решение проблем», «избегание проблем», «поиск социальной поддержки»), эмоциональное состояние (тревожность), а также представления, касающиеся пандемии (уязвимость к COVID-19, последствия пандемии, самоэффективность и др.). Обнаружено разнообразие психологических оснований в случае одного и того же варианта реагирования в ситуации пандемии. Так, выделено три психологических типа («Рациональный», «Уязвимый», «Конформный») респондентов в группе тех, кто активно соблюдал рекомендации по профилактике, и два типа («Незащищенный», «Неуязвимый») – в группе тех, кто пренебрегал ими. Выявлено три типа лиц, обнаруживающих позитивное отношение к вакцинации («Уязвимый», «Конформный», «Рациональный»), и три типа с негативным к ней отношением («Неуязвимо-ответственный», «Неуязвимо-безответственный», «Уязвимый»). Для каждого типа характерен специфический набор личностных особенностей, стратегий совладания и представлений о пандемии. Результаты проведенного исследования позволяют говорить о трех основных путях, приводящих людей к адаптивному реагированию на пандемию. Первый во многом обусловлен устойчивыми личностными особенностями человека (ответственностью, доброжелательностью, адаптивностью копинг-стратегий), второй связан с острым переживанием человеком своей уязвимости к коронавирусу, третий же, по-видимому, имеет внеличностные, связанные с социальным окружением человека, детерминанты.

Содержательно раскрыты основные теоретические и прикладные аспекты одной из актуальных областей общей психологии – проблемы исследования ригидности в структуре личности. Представлены и проинтерпретированы причины, обусловливающие постановку заявленной проблемы: отсутствие единого категориального и понятийного аппарата; спектральная и локальная организация научных исследований ригидности; «биполярный» характер, отражающий процесс конвергенции ригидности и флексибильности; нечеткость содержания, границ и места ригидности в системе психологических понятий, ее структурно-функциональной организации, положения в ряду других структурных компонентов личности и взаимосвязи с ними. В результате трудностей, связанных с формированием единого взгляда на генезис понятия, с обоснованием выбора базовых дефиниций, с диверсификацией подходов в изучении ригидности, с выделением ее структурных компонентов, понятие ригидности используется и интерпретируется в различных контекстах по-разному. Показано, что в настоящее время исследования ригидности в структуре личности охватывают решение важных, но частных вопросов, несмотря на высокую теоретическую и практическую значимость. При этом значимые и общие вопросы выпадают из поля зрения ученых и требуют раскрытия. Разработку вопроса исследования ригидности необходимо осуществлять, формулировать как общепсихологическую проблему и изучать в рамках раздела когнитивных (познавательных) процессов, с учетом ее важнейших ключевых аспектов, включая динамику и структурную организацию. Стратегически с целью разработки теоретических представлений о психологической концепции ригидности, изучения ее процессуальной стороны, анализа ключевых аспектов структурной организации и динамики необходим обоснованный выбор как теоретико-методологического основания, так и теоретической модели с последующим дополнением ее результатами эмпирических исследований. Наряду с этим целесообразно привлечение научного сообщества к решению проблем исследований в области установления причин проявления ригидности личности. В целом на основе совокупности представленных материалов сформулированы выводы об исследовании ригидности в структуре личности как общепсихологической проблемы.

В контексте культурно-исторической психологии предложено рассматривать идентичность как экспликацию жизненного проекта. Использована синергетическая методология, в рамках которой развитие рассматривается не только как процесс, определяемый наследственностью и средой (внутренним и внешним), но и как процесс самоорганизации, приводящий к самоконструированию субъекта. В непрерывно изменяющемся мире понимание идентичности как устойчивой структуры представлений субъекта, отображающей актуальный срез его состояния, сменяется пониманием принципиальной незавершенноcти текста «автопроекта» субъекта, что предполагает анализ (ре)конструируемого автора жизненного проекта. Акцентировано внимание на том, что рост сложности мышления субъекта приводит к усложнению организации текста «автопроекта» и представлений о его авторе. Выделены три типа текстов, которые отличаются способами описания идентичности. Персональная идентичность представляет собой набор описаний характеристик субъекта. Социальная идентичность предполагает (ре)конструирование социального пространства и выбор социальных ролей. Проектная идентичность как представление о будущих социальных ролях предоставляет возможность субъекту планировать достижение потенциальных жизненных целей. Выявлено расширение понимания функций идентичности: от знания о себе и регулятора поведения в социальном контексте она становится инструментом самоорганизации, позволяющим вносить коррективы в жизненный проект субъекта жизнедеятельности. Глубина социальной идентичности (автономная личность, представитель группы, гражданин общества) будет обусловливать масштаб жизненных задач, доступных субъекту. Показано, что в результате процессов круговой причинности нарастание сложности мышления приводит к усложнению организации идентичности, которая, будучи инструментом саморазвития, предоставляет возможности развертывания имеющегося личностного потенциала.

В статье анализируются три основные темы: представления о мышлении, сформированные в античной философии и в Новое время, исследования мышления в Московском методологическом кружке, главным образом в работах Г.П. Щедровицкого, а также взгляды на мышление (своего рода концепция) автора. Рассматриваются взгляды на мышление в логике, методологии и феноменологии, обсуждаются проблемы развития и субъекта мышления, логических и методологических детерминант мысли. Автор излагает результаты культурно-исторической реконструкции становления мышления, показывая, что в античной философии сформировались три составляющие мышления: дискурсивная деятельность, включающая конституирование идеальных объектов, нормы мышления (образцы мышления, логические правила и категории), концепции мышления. Эту трехчастную структуру он называет «геномом мышления». Геном мышления заново устанавливается в Средние века и культуре Нового времени, поскольку меняются требования ко всем трем его составляющим. Автор характеризует представления о мышлении, намеченные в трех программах Московского методологического кружка (семиотическое истолкование мышления, сведение его к деятельности, представление как «чистого мышления» в схеме «мыследеятельности»). При этом он считает, что Щедровицкому так и не удалось понять сущность и механизмы развития мышления. В свою очередь автор, опираясь на собственные исследования мышления, утверждает, что первый старт мышления представлял собой формирование клеточки мышления, а второй – включение клеточки мышления в институты модерна (науку, искусство, право, религию, эзотерику), которые существенно влияют на мышление. Последнее изменяется и трансформируется также под влиянием культуры, личности, проблем и вызовов времени.

Существуют две стратегии речевого научения, характерные как для детей, так и для взрослых: имплицитное научение (fast mapping (FM)), обеспечивающее усвоение слов из контекста, и эксплицитное научение (explicit encoding (EE)), реализуемое посредством прямой инструкции научения. Результаты предыдущих нейрофизиологических исследований демонстрируют наличие дифференциальных нейронных механизмов, лежащих в основе двух стратегий научения у взрослых; аналогичные результаты с некоторыми ограничениями показаны и при проведении поведенческих экспериментов. Однако природа этих различий остается недостаточно изученной. Цель данного исследования состояла в изучении предполагаемых различий между EE- и FM-стратегиями при усвоении новых слов с акцентом на изучении качества их узнавания. Участники двух экспериментов (общий размер выборки = 82) выучили 18 новых слов в парадигме семантического научения при предъявлении слова (по десять раз каждое) и его визуального референта в EE- и FM-условиях. Результаты усвоения оценивались сразу после обучения с помощью задачи узнавания. В обоих экспериментах не было обнаружено различий в правильности и времени реакции узнавания слов между FM- и EE-условиями, что свидетельствует об одинаковой эффективности обеих стратегий на поведенческом уровне. Однако была обнаружена отрицательная корреляция между временем реакции и правильностью при узнавании слов, выученных с помощью EE, без аналогичных эффектов для FM, что указывает на качественные различия в особенностях сохранения репрезентаций в памяти для слов, усвоенных посредством данных двух стратегий. Можно предположить, что участники исследования более уверенно использовали информацию, усвоенную с помощью эксплицитного научения, но не имплицитного.

Исследование посвящено изучению влияния эмоций на последействие фигуры и фона двойственных изображений, в роли которых выступают логотипы. Сорока испытуемым, принявшим участие в эксперименте, предлагалось распределить по степени привлекательности десять логотипов, пять из которых были однозначными, а пять – двойственными, содержащими явное и скрытое значение. На следующем этапе испытуемые совершали выбор в пользу одного из шести предложенных им названий продукции, которую потенциально могла бы производить фирма, представленная одним из десяти оцененных им ранее логотипов. Названия продукции могли быть связаны с явным значением логотипа (фигурой), с его скрытым значением (фоном), а также могли быть не связаны с логотипом. Последействие фигуры и фона оценивалось по частоте выбора испытуемыми названий, которые, согласно их мнению, соответствовали продукции фирм, представленных логотипами. Проверялись следствия двух теорий относительно последействия фигуры и фона двойственных логотипов в зависимости от их эмоциональных оценок. Результаты исследования подтверждают концепцию негативного выбора В.М. Аллахвердова, согласно которой последействие фигуры всегда позитивно, а последействие фона ситуативно меняется, и не согласуются с концепцией о влиянии эмоций на первостепенность глобального или локального, предполагающей разнонаправленное последействие фигуры и фона. Показано, что фактором, определяющим последействие фона, может выступать эмоциональное отношение испытуемого к самому логотипу (при положительном отношении это последействие позитивно, при отрицательном – негативно), тогда как на последействие фигуры эмоциональные предпочтения не влияют.